Дорога в Амстердам (Patreon)

От Амстердама расходятся дороги во все концы света: на Запад – к низовьям реки Гудзон и Манхеттену, и на Восток – к «бескрайней Неве» и европейским мечтам Белого Царя. Нью-Йорк и Санкт-Петербург – ожившие образы амстердамского духа. Владения этого духа расползаются от Амстела паутиной каналов: Singel, Herengracht, Keizersgracht, Prinsengracht – до широких объятий Lijnbaansgract’a. Сложные лабиринты улиц и мостов вопреки вашим ожиданиям выводят вас на хаотично очерченные пространства площадей: к площади Дам, к площади Рембрандта, к Waterlooplein и Wisserplein, к Королевской площади и Цветочному рынку, к зеленым просторам Museumplein и обратно к уличным лабиринтам.

Власть в городе принадлежит веселым трамваям и назойливым велосипедистам. И те, и другие не любят уступать. Бело-синие вагоны бесшумно несутся по узким улочкам, а на крутых поворотах пассажиру нужно крепко держаться за поручни – в каждом водителе амстердамского трамвая живет прирожденный гонщик-авантюрист. Трамвайные скорости настолько захватывают, что покидая город, ты начинаешь скучать по этим милым и веселым существам.

А вот велосипедисты ностальгии не вызывают. Они мчаться иногда на запредельных скоростях и жалкие пешеходы не заслуживают в их глазах ни тени снисхождения или сочувствия. Но не позавидовать умению навязчивых амстердамских велосипедистов нельзя. Вот две молодые мамы быстро крутят педали, перед каждой из них сидит маленьких ребенок. Но при этом девушки синхронно скользят по велосипедной дорожке и, увлеченно жестикулируя, обсуждают последние новости. Вот группа молодежи (очевидно, студенты) компактной группкой веселым роем проносятся и исчезают вдали. А вот две пожилые дамы возвращаются из супермаркета. Велосипеды обвешаны пакетами, в руках мобильные телефоны – они тоже увлечены разговором. Наблюдение за всем этим велосипедным безумием порождает смешанные чувства. С досадой (нельзя замешкаться ни на секунду – за спиной сразу раздается недружелюбный голос велосипедного звонка) соседствует восхищение (оказывается, на велосипеде можно делать что угодно!) и зависть (вот нам бы так передвигаться по Киеву, чтобы многочисленные  джипы-броневики потеряли свое право гражданства, и спрятались в глубокие подземные стоянки – где им и место!).

В Амстердаме хорошо бродить без всякой цели. Лучше всего идти вдоль то одного, то другого канала, рассматривать дома и мосты, иногда спускаться к самой воде, к длинным рядам жилых ботов, баркасов и лодок. Местные справочники говорят нам, что городские каналы «текут под тенью 75.000 деревьев», что «на их набережных стоят 7.000 домов, включенных в культурное достояние страны» и что «общая протяженность каналов – 85 километров». С борта катера каналы и город раскрываются по-другому. В солнечный день все искрится в ярких лучах света. Вода совсем близко, ряды темно-кирпичных домов с белыми рамами окон кажутся массивнее и сплоченнее. Катер все время ныряет под темные каменные своды мостов, не спеша заходит в шлюзы Binnenamstel’a, проходит под разведенными рукавами Magere Brug’a и, наконец, выплывет на просторы городской гавани. Но еще привлекательнее лодочное путешествие в дождливую погоду. Дождь взбивает темную поверхность водного пути, а когда катер выходит в гавань, его начинает мерно покачивать. Перед вами проплывают крытые перроны Центрального вокзала, изогнутое тело зеленого «Немо» и изящные контуры трехмачтового «Галеона». Вдоль белых опор городских шлюзов вы снова попадаете в объятья каналов, и вас встречает отточенный профиль сторожевой башни Montelbaanstoren( 1512 года)  из красного кирпича с надстроенной столетие спустя белой колокольней.

Город меняет свой облик поздно вечером. На мостовые в электрическом свечении выглядывают люстры и лепные потолки, книжные полки, семья, ужинающая за домашним столом, высокие двери внутренних комнат и дальние коридоры уютных жилищ. Вот кто-то читает газету, совсем близко, на этаже ниже уровня мостовой. Рядом с хозяином лежит пес. В комнате ни звука… Слева покачиваются огоньки на воде, за ними – череда светящихся окон параллельной улицы. А справа, на расстоянии вытянутой руки, за высокими решетчатыми окнами тихо и мирно протекает вечерняя жизнь счастливых амстердамцев. Вот гости спускаются с крыльца дома и садятся на свои велосипеды. Их провожают радушные хозяева, стоя в дверях дома. У всех хорошее настроение. Вот так, выйдя из-за праздничного стола, ты можешь оказаться прямо на крыльце гостеприимного дома. Несколько ступенек вниз – и ты садишься на свой велосипед и мчишься по ночному городу к себе домой, читать Декарта или Спинозу!

Но пришло время увидеть город изнутри. В прошлые века существовала хорошая традиция: богатая семья собирала коллекции картин, посуды и других произведений искусства. Гости собирались посмотреть коллекции, послушать рассказы хозяина и хозяйки о последних приобретениях, насладиться музыкой и пением. Еще при жизни владельцы богатых особняков завещали свои дома вместе с садами и коллекциями в дар городу. При этом городские власти обязывались сохранить обстановку дома и облик сада в нетронутом виде. Удивительно, но и после ухода из этого мира, спустя многие десятилетия и столетия, щедрые хозяева продолжают ежедневно принимать гостей в своих собственных домах и давать работу своим согражданам. Разговорившись с садовником можно с удивлением узнать, что он следит за внутренним садом одного из таких домов уже более 30 лет! Прохаживаясь по роскошным апартаментам Абрахама Виллета и Луизы Холтхайсен (дом №605 на Херенхрахте) или по дорожкам сада и комнатам дома семьи Geelvinck (Keizersgracht633), легко представляешь себе светскую жизнь амстердамской аристократии XIX века.

Так, исходив улицы и мосты Амстердама утром, днем и поздно вечером, ты начинаешь путешествие по его внутренним мирам. Воздушные пространства храмовых интерьеров с органами и витражами, с высокими сводами и световыми бликами. Квадратная громада португальской синагоги с массивными колоннами, строгими рядами деревянных лавок и замысловатыми, свисающими почти до самой земли, светильниками. Изящные интерьеры аристократических и патрицианских домов на каналах. Все это многоликий Амстердам, переходы их одного его внутреннего мира в другой.

Однако лучше всего об этом мире нам рассказывают голландские мастера XVII века. Они воспели святость повседневного быта. В их простых сюжетах нашли свое продолжение религиозные образы мастеров Ренессанса. Только вместо апостольских ликов – строгие лица синдиков амстердамской гильдии суконщиков. Вместо Девы Марии, мучеников и святых – молочница с кувшином, «дама в голубом», читающая письмо, и мать, выбирающая насекомых из волос своей дочки. Вместо сакральных полотен – толпы гуляющих аристократов и простолюдинов, пирующих и забавляющихся горожан. И конечно, лица, пейзажи, городские улицы и дворы. От повседневных сюжетов исходит нездешний свет, соединяющий Микеланджело и Рафаэля с Рембрандтом и Вермеером в единый нерушимый союз.

Вобрав в себя этот свет нельзя не почувствовать изменения, произошедшие глубоко внутри, на каком-то внесловесном и внемыслительном уровне. После такого опыта уже нельзя считать достаточным Аристотелевское определение человека. Человек – это не столько живое существо, опирающееся на логос, сколько существо, умеющее воспринимать и глубоко переживать образы. Высокоорганизованное животное может демонстрировать навыки логического мышления, но не может часами стоять перед картиной и испытывать эмоции, лишь в малой степени поддающиеся описанию.

Выйдя из музеев и галерей Амстердама, снова попадаешь на знакомые улицы и видишь знакомые каналы. Только теперь они видятся в ином свете. Они предстают произведениями того самого духа, который создал и все эти улицы с каналами, и все эти здания, и все эти картины, вместе с изящной посудой и мебелью. Время только чуть-чуть изменило краски и добавило новые мазки. Но образ города по-прежнему влечет к себе новых поклонников и почитателей, даря каждому из них частицу своей тайны.

Вместо послесловия

В 1631 году Декарт советует своему другу Бальзаку (историографу и писателю, любимцу кардинала Ришелье) «избрать Амстердам своим убежищем». При этом философ пускает в ход необычные аргументы: «Здесь, в этом большом городе, я – единственный человек, не занимающийся торговлей; все другие так заняты своими собственными интересами, что я здесь мог бы провести всю свою жизнь, не будучи кем-либо замеченным. Я гуляю ежедневно в самой сутолоке большой толпы народа так свободно и спокойно, как Вы в своих аллеях; я рассматриваю людей, движущихся вокруг меня, как деревья в Ваших лесах и зверей в Ваших лугах, даже шум от их сутолоки так же мало прерывает мои мечты, как журчанье ручья. С тем же удовольствием, с каким Вы смотрите на крестьян, пашущих свои поля, я гляжу здесь, как работа этих людей направлена на то, чтобы красивее и приятнее устроить место, в котором я живу». Декарт видит в Амстердаме волшебный каменный лес с диковинными живыми существами, пустынь, наполненную деловым шумом, но оттого не становящуюся преградой для напряженных размышлений и приятных мечтаний. В чащах этого удивительного города-леса можно успешно осуществить завет Овидия: «Хорошо прожил [свою жизнь] тот, кто хорошо утаился» (Bene vixit, bene quilatuit).

Конечно, Декарт был не единственный, кто не занимался здесь торговлей. И, конечно, воспетая им городская идиллия была куплена дорогой ценой. В музее города хранятся свидетели далеко не мирных событий. Скульптура скорбящей Девы Марии Пьета из монастыря св. Гертруды хранит следы религиозного фанатизма и одержимости: лик Марии и лик Христа обезображены до крайности (их просто стесали молотом или ломом!). А от большого алтаря Ньиве Керк остался только маленький фрагмент: голова удивленного быка и лицо пастуха, с любопытством глядящего куда-то вниз, очевидно – на Младенца. Алтарь был разбит с необъяснимой жестокостью в то же самое время, что и Пьета – в 1578 году, во время грандиозного карнавала ненависти под маской благочестия (упоение от разрушений святынь хорошо известно  нашей истории, но у нас бесчинствовали безбожники, а там – ревностные христиане).

Но и тогда, когда Декарт воспевал миролюбие Амстердама и писал свои главные философские трактаты, в частных домах города тайком совершались Святые Мессы. Сегодня многие места в Амстердаме напоминают об этой тайной жизни: Церковь Моисея и Аарона на углу Йоденбрестрата (здание для тайных богослужений, выкупленное Буленцом у еврейского купца), Церковь «на чердаке» (храм на верхнем этаже жилого дома торговца Яна Хартмана, основанный в 1661-1663 годах), тайная капелла бегинок в Бехайнхофе, подпольно действовавшая с 1682 года и располагающаяся прямо напротив английской пресвитерианской Engelske Kerk.

Все это действительно говорит о том, что в Амстердаме можно было хорошо спрятаться. Но также – и о том, что «золотой» XVII век Голландии не был веком веротерпимости. Теперь же Амстердам, скорее, город победившего секуляризма. В нескольких католических храмах (церковь Святого Николая у Центрального вокзала и готический храм Критберг) немноголюдно. А в большинстве протестантских церквей – музеи, выставки и галереи.

Да, Амстердам не принадлежит к святым с местам старой Европы. Но, в конце концов, сюда едут с другой целью.

Андрей Баумейстер